Россия видит в Таджикистане “культурную крепость Евразии”
Автор: Абдунасир Нурзад, исследователь в области безопасности и геополитики, специально для “Сангар”
В мире политики один-единственный подарок порой несёт в себе смысл и послание, более глубокие, чем сотни дипломатических заявлений. Когда Владимир Путин, президент России, во время своего недавнего визита в Душанбе вручил Эмомали Рахмону, президенту Таджикистана, картину Макса Бирштейна “Таджикские друзья” и книгу об истории таджиков, этот, на первый взгляд, чисто культурный жест оказался на деле точным геополитическим и стратегическим сигналом.
Этим поступком Путин фактически заговорил на языке, который олицетворяет “мягкую силу Востока” в Центральной Азии — на персидском языке. В российской культурно-цивилизационной доктрине безопасности этот язык рассматривается как мост между великими цивилизациями региона — от Каспия до Бадахшана.
Этот выбор особенно показателен в то время, когда англо-западная ось и её союзники в Кабуле и Исламабаде реализуют проект “деперсизации” — устранения персидского языка и культуры.
Антиперсидский проект, по сути, является частью культурно-безопасностной инженерии, направленной на исключение таджикского элемента из будущего Афганистана и ослабление цивилизационных связей Центральной Азии.
Талибы, выступающие инструментом этой стратегии при негласной поддержке Лондона и Вашингтона, проводят политику “языковой стены” против персоязычного населения, стремясь отделить таджиков от их цивилизационной сети и вытеснить их на периферию. Это — форма “идентификационной инженерии”, цель которой заключается в геополитическом контроле через разрыв культурных и языковых связей.
В такой обстановке шаг Путина стал мягким, но умным ответом на этот проект.
Кремль ясно понимает, что в новой “Большой игре” география формируется не только границами, но и языками, идентичностями и культурной памятью. Персидский язык, как древнейший цивилизационный стержень региона, способен стать инструментом «законного культурного влияния» России во всей Центральной Азии и Афганистане.
Исходя из этого понимания, Россия через Таджикистан возрождает культурные связи, способные создать “мягкий пояс евразийского влияния”, противостоящий западному неоколониальному блоку. Путин осознаёт, что на афганском поле таджики, составляющие более 47% населения и обладающие богатым историко-культурным наследием, — ключевой элемент в любой формуле власти.
В отличие от Запада, он рассматривает таджиков не как «этническое меньшинство», а как «цивилизационное большинство», для которого персидский язык является основой культурного и политического выживания.
На стратегическом уровне этот шаг можно рассматривать как часть “культурной дипломатии России”, направленной на создание мягкого баланса в ответ на языково-идеологическое наступление Запада.
Подарок Путина Эмомали Рахмону фактически подтвердил роль Таджикистана как «культурной крепости Евразии» и хранителя персоязычной цивилизации региона. В сочетании с военным присутствием России на базе №201 в Душанбе этот культурный слой усиливает стратегическую глубину России в сфере “мягкой силы” региона.
С точки зрения Москвы, Таджикистан — это не просто южный союзник в вопросах безопасности, но и передовая линия цивилизационного противостояния двух дискурсов: персидской дипломатии против английской. Пока Запад при помощи образовательных институтов и медиасетей пытается изолировать персидский язык и культуру в Афганистане, Россия стремится превратить этот язык в ось евразийского диалога цивилизаций.
Таким образом, “персидская дипломатия” сегодня становится одним из ключевых инструментов мягкой безопасности во внешней политике России. Она не только укрепляет культурные связи России с Таджикистаном, но и создаёт основу для функциональной и интеллектуальной конвергенции Москвы с Афганистаном — через таджикский культурный канал.
В конечном итоге можно сказать, что своим символическим подарком Путин нарисовал новую карту цивилизационного равновесия, где персидский язык выступает не просто культурным наследием, а геополитическим инструментом России в Центральной Азии и Афганистане.
И именно в этом проявляется сущность «персидской дипломатии» — тихой, мягкой, но глубокой и определяющей тени, ложащейся на политико-безопасностную парадигму региона.
